Пятнадцати лет я была влюблена в мальчика, как это у меня водится страстно, но с виду в общем-то тихо-мирно и ни с кем особенно кроме тогдашней близкой подруги на эту тему не общаясь. Мальчик испытывал ко мне весьма тёплые, однако дружеские чувства. Однажды его сильно побили, он потом минимум месяц провалялся в больнице частично обмороженный (дело было суровой уральской), в бинтах и гипсе, по крайней мере поначалу. И вот в тот день когда он в эту больницу попал, мне позвонил наш общий знакомый. И сказал: Лера, сядь (спасибо я постою); нет ты сядь (о эти пафосные пятнадцать). Ну и дальше про Серёжу, побили и больницу.
Коля, — сказала я в затянувшуюся паузу, послушно сидя на стуле и уже в общем-то будучи за это благодарной, — а почему ты собственно вообще мне звонишь?
Серёжа, избили, больница, не волнуйся, жить будет, — терпеливо повторил Коля.
Я поняла, — сказала я, возможно держась для верности ещё и за стену, — но Коля, почему ты сейчас звонишь мне?
Не знаю что подумал Коля, и не узнаю, он уже несколько лет мёртв.
Я не намеревалась скрыть свои чувства; мне вообще не свойственно сдавать любимых, даже если мне вдруг почему-то этого хочется; особенно если эти любимые после классического "сколько-то-там на одного" еще несколько часов валялись ночью зимой на улице без сознания, пока не подобрала милиция. Короче нет, я не хотела соврать Коле, что в первый раз слышу серёжино имя или что мне решительно всё равно, что мальчик, по которому я сохну всеми доступными пятнадцатилетней девице способами, серьёзно пострадал.
До сих пор не могу объяснить почему. Но может быть Ник когда-нибудь понял, он кажется очень неплохо иногда всё понимал.